Суворов Георгий Кузьмич (1919 – 1944 гг.) – поэт, воин, сибиряк, геройски погиб в годы Великой Отечественной Войны

«Свой добрый век мы прожили, как люди, и для людей» (Г.К. Суворов)

Источник: Суворов Г. Слово Солдата: Стихи./ Георгий Суворов; вступ. статья Николая Тихонова. – Абакан: Хакасское книжное издательство, 1954. – 72 с.

Георгий Суворов

***

Средь этих нив я собирал слова, -

То пестрые, как вешняя долина,

То строгие, как горная вершина,

То тихие, как на заре трава.

Средь этих тучных нив, ни раз, ни два

Я песню направлял в полет орлиный;

И песня, птицей став, неслась былиной

Из века в век, прекрасна и жива.

Средь этих нив создал жизнь свою

Подобную сереброкрылой песне

На зависть всем и даже соловью.

Средь этих нив я лягу и умру,

Чтобы еще звончей, еще чудесней

Летела песня утром на ветру.

Георгий Суворов

***

Вперед, на запад!—

Цену этих слов

Мы  поняли, когда в горячем пыле

Мы штурмовали стены городов

Ценой нечеловеческих усилий.

Вперед, на запад!—

Дерзкая мечта...

Я знаю, нас никто не остановит.

Целуют землю русскою уста,

Отбитую ценой солдатской крови.

Пускай мы не прошли и полпути,

Пускай звезда уходит в ночь устало.

Теперь на Запад будем мы идти,

Вперед идти — во что бы то ни стало.

Георгий Суворов

ТРОПА ВОЙНЫ

Я исходил немало горных троп

Высокого и строгого Саяна.

Шел по ущельям хмурым Абакана,

Был постоянным спутником ветров.

Мое ружье — железный верный друг.

О, мне ли привыкать теперь к винтовке!

Оно гремело — падали кедровки

И фейерверк пера носился на ветру.

Не раз обвалам каменным в ответ

Оно зеленый воздух сотрясало,

И падала тогда звезда устало,

И зверь шарахался, теряя свет.

А я и мой лохматый черный пес—

Мы шли вперед развилкой троп над бездной.

Где темная струя руды железной

Врезалась в накренившийся утес.

Не сосчитать, как много горных троп

Измерил я среди сырых ущелий.

Не раз стрелку увесистые ели,

Даря приют, склонялись на сугроб.

Но вот тропа. Не сразу понял я

Ее опасные места, ее изгибы.

Нет, не бросается она на глыбы

Полночных скал, уступами звеня.

И я... я, исходивший сотни троп,

Я слово дал идти тропой сражении,

Платя ценою крови и лишении

За каждый шаг. Да, я на все готов.

И если мне среди голубизны

Хакасских дебрей вновь сверкнули тропы,—

Я не покину своего окопа.

Нет, не сверну с крутой тропы воины.

И, лишь достигнув в долгожданный миг

Ее конца в седой ночи Европы,

Я вновь приду к моим таежным тропам

И выберу труднейшую из них.

Георгий Суворов

***

Хоть день один, хоть миг один

Средь этих тягостных годин—

Мы будем петь и счастье славить!

Идя дорогами войны

Мы встретим светлый день весны

В его серебряной оправе.

Чтоб мы смеялись в этот час.

Там, ночи не смыкая глаз,

Бойцы лежат у пулеметов...

Чтоб мы играли в этот миг,—

Боец встает. Огонь. И тих,

Он падает у вражьих дотов.

Нет, не забудем мы о нем,

Без слова павшем под огнем,—

Героя имя не забудем.

Будь твой отец он или брат-

Он был солдатом!... Как солдат

Он пал среди военных буден.

Он пал. Но ранняя весна

Идет. Что смерть ей и война?

Свежа, румяна, говорлива,

Идет, черемухой цветет,

Идет, синицею поет,

Шумит сверкающим разливом.

И мы... хоть день, хоть миг один

Средь этих тягостных годин—

Мы будем петь и славить радость.

Среди крутых дорог войны

Мы встретим светлый день весны—

Мы встретим, дети Ленинграда!

Георгий Суворов

ЧАЙКА

Как полумесяц молодой

Сверкнула чайка предо мной.

В груди заныло у меня...

Зачем же в самый вихрь огня?

Что гонит? Что несет ее?

Не спрячет серебро свое...

Зачем?..

Но тут припомнил я...

Зачем?...

Но разве жизнь моя...

Зачем?...

Но разве я не так

Без страха рвусь в огонь атак?!

И крикнул чайке я:

—Держись!

Коль любишь жизнь —

Борись за жизнь!

Георгий Суворов

***

Что хочешь ты в своей печали...

Я знаю, твердо знаю я,

Чтоб жаворонки низвергали

Пустое небо на тебя.

Чтоб то, что было вечной болью

Твоей души, всех дней твоих,

Легло и умерло с тобою

В один неотвратимый миг.

Но только б жило, только б жило,—

Чему в веках не потускнеть.

Вот та единственная сила,

Сбивающая с толку смерть.

Георгий Суворов

***

В моем вине лучистый белый лед.

Хвачу в жару — и вмиг жара пройдет.

В моем вине летучий вихрь огня.

Хвачу в мороз — пот прошибет меня.

В моем вине рассветная заря.

Хвачу с устатку — снова молод я.

Так много троп и много так дорог

Утрат и непредвиденных тревог.

Но что метель и смертное темно

Тому, кто пьет солдатское вино!

Георгий Суворов

***

Здесь, где убита в человеке боль,

Где зла и непроглядна тьма,

Приди — дома заговорят с тобой

И загрустят дома.

Нет, никогда ты не был, город мой,

Таким отзывчиво живым.

Согрета полночь над седой Невой

Дыханием твоим.

Георгий Суворов

***

Пришел и рухнул, словно камень..

Без сновидений и без слов,

Пока багряными лучами

Не вспыхнули зубцы лесов.

Покамест новая тревога

Не прогремела надо мной.

Дорога, дымная дорога—

Из боя в бой, из боя в бой...

Георгий Суворов

Давиду Лондону

Пусть прошлый год злых непогод

Нам обжигает грудь,—

Я пью за новый буйный год,

За пройденный наш  путь.

Пью за бродячую мою

Солдатскую метель.

За самых светлых в мире пью,—

Затянутых в шинель.

За то, что месяц словно медь,

И вся земля в снегу,

Что я тоскую, но не петь—

Не петь я не могу!

Георгий Суворов

ОФИЦЕРСКОМУ СОБРАНИЮ

Подлети, возьми, отведай

Нашей песни, ветерок.

Мы увенчаны  победой

На скрещеньи трех дорог.

Три дороги — все крутые.

Встанем, братцы, на одной.

Вспомним битвы  громовые

Дружной песней боевой.

Вспомним ветра завыванье

И немолчный гул атак.

Славу нашего собранья —

Крепких парней и рубак.

Георгий Суворов

Полковнику Путилову

Есть в русском офицере обаянье.

Увидишься — и ты готов за ним

На самое большое испытанье

Идти сквозь бурю, сквозь огонь и дым.

Он как отец,— и нет для нас дороже

Людей на этом боевом пути.

Он потому нам дорог, что он может

Ведя на смерть, от смерти увести.

Георгий Суворов

М. Романовой

Сочилась кровь, и свет бежал из глаз.

Сверкнул огонь — и вдруг огонь погас.

А он дрожал, как будто кто-то гвоздь

Вбивал в его раздробленную кость.

Но лишь на миг в себя он приходил,

Ползти старался из последних сил

Туда, где на ветру дрожит трава,

Где катит волны к берегу Нева.

Туда, где лодки... где прохлада... Но

Летит земля на грудь... В глазах темно...

И кажется... все прошлое забудь!

На половине оборвался путь...

Но вдруг на грудь твою сошла заря,

Весенней белой яблоней горя.

В твои глаза два синие цветка

Вдруг посмотрели. О! как жизнь сладка!

И девушка, кладя в карман бинты,

Тебе сказала: Жить! Жить будешь ты!

Георгий Суворов

П. Зайченко

Вот уж поистине солдат,

Хоть и с погонами майора.

Поднялся полк за рядом ряд,

Как буря в ярости напора.

По взгляду твоему:— Вперед!

По слову твоему:— Дружнее!

Полк в вихрях пламени идет

И за траншеей рвет траншею.

Когда ж уставшие бойцы

Не встанут по прямому знаку,

Ты крикнешь лихо:— Молодцы!

И первый бросишься в атаку.

Георгий Суворов

ДОКЛАДЫВАЕТ „KB"

У штаба встал грохочущий «КВ» —

Багров на багровеющей траве.

Со скрипом люк открылся, и танкист

Из танка вышел, молод и плечист.

К нему навстречу командир полка.

Танкист навытяжку. К виску рука.

— Товарищ командир...— А тот рукой

Махнул в ответ:—Доклад не нужен твой...

Ясней доклада... Все понятно так! —

Сказал усач. — Смотри, смотри на танк! —

Танкист взглянул. „KB" стоял в крови.

А командир:— Так продолжай, дави!

Георгий Суворов

***

Красноармеец бьется так:

Пред ним громады вражьих тел,

Диск пулемета опустел...

Встает обрадованный враг.

Красноармеец бьётся так:

В подсумке две гранаты есть —

Голов фашистам не унесть!

С землею смешан черный враг.

Красноармеец бьется так:

В руке один клинковый штык, -

С размаху заколол троих!

Четвертый!?- Поднял руки враг!

Георгий Суворов

***

Дым черный, словно черный коршун,

Повис над сумраком земли.

Весь лес разбит и перекошен,

Как сон кромешный Магдали.

Джигит! Ему б весенней птицей

Лететь на скакуне в пыли...

Но немец рядом—и крепится

У пулемета Магдали.

Ему б гулять  в равнинах лунных,

Где табуны, как корабли...

Но немец жмет — и, кровью сплюнув,

Припал к бойнице Магдали.

Ползет огонь в зыбучем торфе.

Враг, о пощаде не моли!...

Убивший боль, глотнувший скорби,

Пошел в атаку Магдали.

Георгий Суворов

Полковнику Подлуцкому

Над лесом взмыла красная ракета,

И дрогнуло седое море мглы.

Приблизили багровый час рассвета

Орудий вороненые стволы.

От грохота раскалывались тучи,

То опускаясь, то вздымаясь вверх,

Через Неву летел огонь гремучий—

И за Невою черной смертью мерк.

И так всю ночь, не ведая покоя,

Мы не гасили грозного огня.

И так всю ночь за русскою Невою

Земля горела, плавилась броня.

И так всю ночь гремели батареи,

Ломая доты за рекой во рву,—

Чтоб без потерь, стремительней, дружнее,

Пехота перешла через Неву.

Чтобы скорее в схватке рукопашной

Очистить дорогие берега.

Чтоб, растопив навеки день вчерашний,

Встал новый день над трупами врага.

Георгий Суворов

О. Корниенко

Мы вышли из большого боя

И в полночь звездную вошли.

Сады шумели нам листвою

И кланялися до земли.

Мы просто братски были рады,

Что вот в моей твоя рука,

Что, многие пройдя преграды,

Ты жив, и я живу пока.

И что густые кудри ветел

Опять нам дарят свой привет,

И что еще не раз на свете

Нам в бой идти за этот свет.

Георгий Суворов

Подполковнику Кузнецову

Хотя бы минуту на роздых

За окаянных три дня.

Но снова уносится в воздух:

— Дайте огонь на меня!

И снова взлетают с землею

Разорванные тела.

Метится пламенем боя

Насквозь прожженная мгла.

И в этих метельных звездах

Твердое, как броня,

Режет прогоркший воздух:

— Дайте огонь на меня!

Немец железным кругом

Встал и готов к броску.

Друг прощается с другом

И дуло подносит к виску.

И рухнули наземь звезды,

И парень, гранату подняв,

С кровью выхаркнул в воздух: —

- Огонь, огонь на меня!...

Георгий Суворов

А. Четверикову

Нет! Не побед последних шум,

Не богатырскую огромность.—

В тебе я славлю трезвый ум

И человеческую скромность.

Приказ получишь — и вперед,

Без слова и без промедленья!

В глазах качнется небосвод —

И снова началось сраженье.

Кого-то пуля свалит с ног,

А кто-то встанет, вдруг опомнясь,—

Идет труднейшей из дорог

Солдатская живая скромность.

Георгий Суворов

***

Встанем и погреем руки

На алеющем дыму.

Вспомним об убитом друге...

И не скажем никому,

Как смеялся, как любил он

Этот звездный снегопад.

Вспомним, друг, о самом милом

И храбрейшем из солдат.

Может, написать два слова.

В дальний край его жене?...

Между тем дымок лиловый

Разойдется в вышине.

На широком перекрестке

Встанет парень молодой.

И ударит ветер хлесткий

Пеплом, дымом и зарей.

Георгий Суворов

***

Я славлю вас, герои! Обо мне ж—

Никто не скажет и никто не спросит.

Я с вами вместе выйду на рубеж,

Чтоб увидать вас в тихий час предгрозья.

Когда ж найдут меня средь мертвых тел,

С улыбкой грустною кивнут на ветер: —

Он весело страдал и сладко пел...

А может быть и вовсе не заметят.

Ну что ж! Я буду счастлив даже тем,

Что сын героя мой листок подымет,—

И прозвучит ему героя имя

Во всей неповторимой простоте.

Георгий Суворов

***

Метет, метет... И нет конца метели,

Конца тяжелым, белым хлопьям нет.

Метет, метет... И заметает след

К моей солдатской полумерзлой  щели.

Метет, метет... И не увидишь света

И не увидишь друга в двух шагах.

Вот через этот безответный мрак

Я двинусь в путь, лишь тьму прорвет ракета.

Георгий Суворов

***

Цветы, цветы... Как много их,

И розовых и голубых,

Как мотыльков на тонких стеблях.

Цветы, цветы... Везде, везде

Мне улыбаются весь день,

Живую радугу колебля.

Цветы, цветы... И на душе

Вот в этом тесном блиндаже,

Опять легко. Я пьян цветами...

Здесь бой прошел. Здесь кровь лилась.

От грома здесь земля тряслась,

Но бой не погасил их пламя.

Цветы, цветы...  И там и тут

Они смеются и цветут,

Как кровь пунцовая соколья,

Как память павших здесь в бою

За жизнь, за Родину свою,—

Они цветут на этом поле.

Георгий Суворов

НЕВСКАЯ БАЛЛАДА

1

Мы отступали. Грудь кипела

Досадой, злобой и тоской.

Вот сдали Мгу. Вот сдали Пеллу

И до Невы—подать рукой.

Мы отступали. Было больно.

Вот Шлиссельбург. А там куда?

Там дальше Ленинград. Там Смольный,—

Звезда, светившая года.

Нет. Если сказано солдату—

Во что бы то ни обошлось —

Стоять!... нет дисков, — есть граната.

Гранаты нет - есть в сердце злость.

Так под напором вражьей стали

В тревожных отблесках ракет

Устами тысяч мы сказали

Свое решительное—нет!

Нет! Леденящая свирепость

Кипела, пенилась в сердцах.

Мы сдали Шлиссельбург. Но крепость...

От крепости мы ни на шаг.

2

Пустыми жадными глазами

Смотрел немецкий генерал

На то, что есть еще за нами,

На то, что он еще не взял.

Но раздалась команда сухо: —

Огонь! и вмиг из темноты

„Орешек" застонал, заухал,

Как будто вырос из воды.

Когда ж заря сверкнула ало

Над зыбью ладожских песков,

Из рук дрожащих генерала

Упал неверный перископ.

3

Цвела тельняшка голубая,

Переливаясь на груди.

Что стонешь ты, волна морская,

Кому кричишь: не уходи!

Последнее, что тут осталось,

На левом берегу Невы,

Боль обагренная, усталость,

Да горечь выжженной травы.

Да пятачок земли, зажатый

Врагов стальной полудугой,

Гремящим племенем объятый,

Отрезан от своих Невой.

Но он стоит. Он непокорен

Изрытый пятачок земли. —

Моряк, моряк, ты помнишь море,

В тумане светлом корабли!?

Конечно, помнишь. Как не помнить

Все, чем дышал, любил и жил.

Солоноватый воздух полдня,

Лучей горячие ножи.

Все, все встает и исчезает,

Как бы в тревожном полусне—

И мол, и полулунья чаек

В сверкающей голубизне.

И та, с глубокими глазами

Морской изменчивой волны,

Встает и с голубыми снами

Уходит, и уходят сны.

Снаряд в траншее разорвался.

И тишина потрясена.

И снова обжигает пальцы

Ствол, раскаленный докрасна.

И снова немцы по траншеям

Идут к Неве. Она вот-вот.

И снова бьет их, стервенея,

О снах забывший пулемет.

Так много дней. И так всю осень,

Не засыпая ни на миг,

Он косит, косит, косит, косит

Штурмующие толпы их.

Так пятачок, огнём охвачен,

Изрыт бесчетным градом бомб,

Жил, пред глазами их маяча,

Исполосованным горбом.

Жил пятачок. А вражья сила

Накапливалась для броска.

Жил пятачок, покамест жило

Крутое сердце моряка.

Жил. И однажды в час рассвета

Не задымили блиндажи.

Моряк позвал друзей.

Ответа!? Ответа не было в тиши.

Моряк старается не слушать,

Назойливых далеких волн.

Но пулемет все глуше, глуше

Стучит... И остывает ствол.

И вот рука его сдавила

Гранаты светлое кольцо.

И смерть навеки искривила

Врага зеленое лицо.

4

Мы сдали пятачок. Чего же,

Чего еще осталось нам!?

Смотреть, как кровяной рогожей

Рассвет склоняется к волнам.

Мы сдали пятачок. От боли

Глаз земляных не разомкнуть.

Солдат, ты плачешь. Не грешно ли

Теснить немым страданьем грудь!

Подобно дорогому слову,

Что унесла с собой волна,

Как год назад тому, к нам снова

Пришла зеленая весна.

Сирень, увешанную болью

Цветов дымящихся своих,

Заставила вздохнуть любовью

Над сонной зыбью волн седых.

И над солдатскою бедою

Взметнула жаворонков хор,

Чтоб после огневого боя

Расправил шапки веток бор...

Так шла весна. Мы по окопам

Валялись в глине и песке.

Разведчик—с точным перископом,

Стрелок с винтовкою в руке.

Так дни за днями проходили

В злом ожидании тревог.

Снаряд поднимет тучу пыли,

Невы прольется холодок.

И снова тишина. И стынет

От ожиданья в жилах кровь.

И небосвод стекольно синий

Воспоминаньем дышит вновь.

У задремавшей батареи,

С шинелей отряхнув песок,

Мы вновь глядим, как голубеет

На берегу Невы лесок.

Глядим. А сердце крикнуть хочет:—

Когда ж пойдем! Когда же мы

Возьмем, раздвинув сумрак ночи,

Левобережные холмы.

Прошла весна, как сон. И лето

Прошло, как новый долгий сои.

Орудья постреляют где-то.

«Горбач» уйдет за горизонт.

Ударят выстрелы сухие.

Растает в воздухе дымок.

А после вновь дела мирские:

Консервы, хлеб и котелок.

И вновь и вновь тоска о бое.

Ну вот, немножко бы... Хотя б...

И вот в червонном пыльном зное

Пришел и загремел сентябрь.

5

Мы этой ночи не забудем.

Беззвездной ночи сентября.

Подняли хоботы орудья,

Предгрозьем темный лес набряк.

А по траншеям, по зигзагам,

По лесу, в сторону реки

Всю ночь подтягивались шагом,

В ночи неслышные полки.

И, сделав перекур короткий,

Все руки вымазав в смоле,

Солдаты продвигали лодки

По вымоинам на земле.

И вот назначенного часа

Настал неумолимый взрыв,

Тьмы перекошенную массу

Ракет сиянием изрыв.

И грохнули и захмелели

Орудий длинные стволы.

И странно возникали ели

Из непроглядной гулкой мглы.

Трусливого—везде осудят.

Героя- отблагодарят.

Мы этой ночи не забудем,

Безглазой ночи сентября.

Качнулись лодки. Потонули

Во мраке, выжженном дотла.

Свистели пули. Пели пули.

Шарахалась, гудела мгла.

— Вперед, вперед! И лодки в щепки!—

До берега не дотянув.

А люди: кто за щепку — цепкий,

А кто и просто так — ко дну.

Но ни утраты, ни потери

Нас не свернули в этот час.

Вперед! Вот, вот он, левый берег,

Так долго ожидавший нас.

Вот, вот он, злобою щетинясь,

Открыл огонь, но опоздал.

Уже моряк и пехотинец

Последний рассекают вал.

И на берег! И раз за разом

Летят лимонки. Пыль и стон.

Траншеи, страшные для глаза,

Взял наступивший батальон.

Когда ж был пятачок очищен

И враг разбит и оттеснен.

Дымясь по серым пепелищам

Заря взошла на  небосклон.

И снова потонули в гуде

И ленточки и якоря.

Нет! Этих дней мы не забудем,

Дней боевого сентября.

Чтобы ветра, опять как бурку,

Зарю над Ладогой несли,

Чтоб красный флаг над Шлиссельбургом

Взметнулся, - флаг родной земли!

Георгий Суворов

СИБИРЯК НА НЕВЕ

Помню я кедровые орешки,

Бурые, как соболиный глаз,

Парня рябоватого усмешки,

Шнур тропы, к костру ведущий нас.

Помню гор безоблачные шири,

Кедров голубые облака,

Ясную голубизну Сибири,

Грань серебряного ледника.

Помню все. И птиц на горизонте,

И речушек светлое стекло...

Но одно лишь среди пуль на фронте

Здесь особый смысл приобрело.

Бурые кедровые орешки,

круглые, как соболиный глаз,

Парня простодушные усмешки,

С кем тайга скрепила дружбой нас.

Парень синеглазый, рябоватый,

Буйная, широкая душа.

Мы бродили с ним тайгой горбатой,

Свежестью таежною дыша.

Мы любили пить перед рассветом

Чистое вино багряных рос.

Мы любили—если свежий ветер

Горькою смолой ударит в нос.

Так ударит, что раздует ноздри

И от волосков до пят пойдет...

И глаза так удивленно смотрят,

Словно мир пред ним уже не тот.

Словно все опять помолодело.

Был пустырь — и нету пустыря.

И пьяняще обтекает тело

Сочная брусничная заря.

Мы любили... Но ни лес, ни речки

Не тревожат памяти сейчас.

Предо мной кедровые орешки,

Круглые, как соболиный глаз.

Так, бывало, у лесной поляны,

Чуть проснется на заре душа,—

Он сидел под кедром-великаном,

Шишки кропотливо шелуша.

И потом зернистые орешки

В пригоршнях держал он на дыму.

И, как четки круглые, без спешки

Складывал в карман по одному.

Нет, мой парень не был суеверен,

Он был просто милым чудаком.

Он любил взлохмаченного зверя

Встретить в дебрях солнечным смешком.

Он не торопился переломку

Поднести к упругому плечу.

Он смеялся широко и громко,

И бросал орешки лохмачу.

А медведь в своих штанах медвежьих

Путался, и сотрясая лес,

Землю рвал, чтобы найти орешек,

И ревел, как в старой сказке бес.

Не найдя, он шел на задних лапах,

Словно первобытный человек,

На живой, на человечий запах,

На густой, на простодушный смех.

В это время раздвигались сосны,

Вспыхивал гремучий огонек.

Думалось медведю, будто солнце

Гасло у его могучих ног.

И опять мой друг по перевалам

Шел среди обвалов и трясин.

Шел... А с древних гор тянуло палом

На простор пестреющих долин.

Где-то вновь гремела переломка,

Где-то снова падала гора.

И орешек за орешком звонко

Парень грыз у сизого костра.

2

Было так: сентябрьской-темной ночью.

Закачались лодки на Неве,

Быстрые малиновые точки

Вспыхнули на молодой траве.

Вражий берег, выросший из мрака,

Взрыли наших батарей клыки.

Пять минут — и загремит атака,

И сверкнут граненые штыки.

Под могучим орудийным валом

Мы стремились к берегу врага.

Било в грудь нам порохом и палом,

Острый ветер прожигал бока.

Не сдержать час... Берег огнезубый

Замолчал, не выдержал, погас.

И к земле родной припали губы...

И слеза на землю пролилась.

Тут в траншее под свинцовой вьюгой

Я опять нашел сибиряка.

Он считал Сибирь своей подругой,

Он под Ленинградом бил врага.

Стиснув острый холод автомата,

Он припал к истерзанной земле.

Глаз поймал фашистского солдата—

И солдат упал в рассветной мгле.

Видел я, как на крутую насыпь

Он забрался и бойцов увлек;

Как врагов бесформенную массу

Захлестнул наш молодой поток.

Огненный поток, дробящий скалы

Частых дотов, вставших на пути.

Впереди неудержимый малый,

Человек сибирской злой кости.

Точно так же, как в часы охоты

В абаканских дебрях, между скал,

Он ловил врага, искал—и сотый

Мертвый немец на землю упал.

Он стремился с отделеньем вместе,

С автоматами наперевес

Оседлать дороги перекрестье

И войти в нагроможденный лес.

Лес гудел, и робкий, розоватый

Над лесами занялся рассвет,

Задрожал на грани автомата,

Победителю послал привет.

Только трубы блиндажей разбитых,

Брошенные на сыром песке.

Только исковерканные плиты,

Сбитые при первом же броске.

3

Вот что здесь открылось после боя

Голубым глазам сибиряка.

Горек дым над светлою Невою,

Но победа все-таки сладка.

Словно точка на яру далеком,

Врытый в землю, камнем обнесен,

Дзот светил нам, вставши одиноко

Среди веток, погруженных в сон.

Дзот стоял, и в маленьком квадрате

Огонек багровый расцветал,

И бойцы шептали:—Это батя,

Наш полковник, подал нам сигнал.

Это значит—закрепляться надо,

Подкрепленье не придет пока.

Это значит—отбиваться надо

От превосходящего врага.

Немцы поднялись сплошной лавиной,

К нашим укреплениям пошли.

Мы молчали. Ни огнем, ни миной

Не поднять нас, не смахнуть с земли.

А дружок мой... Нет, никто так просто

Не встречал идущих в рост солдат.

Каждому он выбрал для погоста

Место и погладил автомат.

Как в тайге, по правилам охоты,—

Не убить страстей таежных в нем...

На глазах у всей фашистской роты

Он готов был злить ее огнем.

Не забыть, как друг мой, стиснув зубы,

Автомат свой прижимал к груди.

И тогда его шептали губы: —

Мало!? На еще!... Иди, иди!

Не забыть, как, окружен врагами,

Он вскочил и поднял одного

И ударил немцем в немца,— камнем

Повалился немец от него.

Помню, как последние гранаты,

Словно соколы, взметнулись ввысь.

Помню, как немецкие солдаты

Залегли и снова поднялись.

Среди лиц, прощающихся с жизнью,

Видел друга светлое лицо.

Видел стали огненные брызги

И врагов давящее кольцо.

А потом — простор моей Сибири

Под лазурью бархатных небес,

Горные безоблачные шири,

Прямоствольный темнохвойный лес.

Видел все... И вдруг все потемнело...

Что-то странно хрустнуло в плече.

Мне казалось, в пропасть без предела

Падаю на ледяном луче.

И раздался гром. Над бездной черной

Золотые звезды расцвели.

И упали крохотные зерна

Искрами, и грудь мою сожгли.

Дальше я не помню... И не знаю,

Сколько я без памяти лежал,—

Знаю лишь, он, кровью истекая,

Все стоял, как каменный, стоял.

Георгий Суворов

ТЕТКИН РУЧЕЙ

Пустяки! Ширина—полсажени.

Сделай шаг — и на той стороне.

Две большие солдатские тени

Потонули в ночной тишине.

А потом вдруг неловко и громко

Обе рухнули враз на песок.

Только в воду упала котомка,

Только стукнул о пень котелок.

Пробудясь, голосами живыми

Зазвенел убегающий вал.

Кто-то милое женское имя

Долго-долго откуда-то звал.

2

Ветер звездную полночь теребит

И уносит мой вздох к небесам.

Эти ветви, серебряный трепет,

Эту томность—я выдумал сам.

Все я выдумал, чтоб не томиться.

Над ручьем средь обугленных пней.

Чтоб не видеть, как меркнет зарница

Истомленных, измотанных дней.

Чтобы просто, в минуты затишья,

Ни о чем, ни о чем не скорбя,

Мне припомнить зеленую вишню

И под вишней припомнить тебя.

Чтоб припомнить серебряный трепет

Темных веток, склоненных к волнам.

Ветер звездную полночь теребит

И уносит мой вздох к небесам.

3

Оттого ли, что долго молчала,

Оттого ли, что я маловер,—

Задрожал, получив этот алый,

Издалека пришедший конверт.

Оттого ль, что всего ты дороже,

Долгожданная... не оттого ль,

Испытавший все бури не может

Позабыть свою долгую боль?

Не однажды ушедший от смерти,

Не однажды убивший ее,—

Я с тоскою прочел на конверте

Незабвенное имя твое.

4

Не придешь, нет, сюда не придешь ты,

Все надежды я предал огню.

Не виню экспедиторов почты.

И молчанье твое не виню.

Не уверен я, будешь ли рада

Ты приходу тогда моему,—

Все, как лучшую в мире награду

Я за долгие муки приму.

Я приму. И с тоскою отвечу:

Что ж, любимая, благодарю.

Если б я не желал этой встречи,

Разве был бы я в этом краю.

Георгий Суворов

БРУСНИКА

Я шел в разведку. Времени спокойней,

Казалось, не бывало на войне.

Хотелось отдохнуть на горном склоне,

Присев к густой приземистой сосне.

Хотелось вспомнить край золотоликий

Мою Сибирь, мою тайгу. И вот

Пахнуло пряным запахом брусники

Над прелью неисхоженных болот.

О, неужели, упоен мечтою,

Я вызвал аромат моей страны...

Брусника каплей крови предо мною

Горит у корня срубленной сосны.

С какою дикой радостью приник я

К брусничным зорям, тающим в траве.

Но мне пора. Иду. В глазах брусника,

Как бы далекой родины привет.

Георгий Суворов

КОСАЧ

Заря над лесом разлилась устало.

Бой отгремел. С огрызком сухаря

Я сел у пня. Винтовка отдыхала

У ног моих, в лучах зари горя.

Я ждал друзей, идущих с поля боя.

И вдруг... где трав серебряная мгла,

В пятнадцати шагах перед собою

Я увидал два черные крыла.

Потом кривая радужная шея

Мне показалась из сухой травы.

Рука к винтовке, но... стрелять не смею,—

Ведь он один на берегах Невы...

Земляк! И предо мною голубые

Встают папахи горных кедрачей.

Как бы сквозь сон, сквозь шорохи лесные

Я слышу ранний хохот косачей.

Так вспоминая, в голубом томленьи

Глаз не сводил я с полукруглых крыл.

Легла винтовка на мои колени,

Поднять ее я не имел уж сил.

Да и зачем? Мой выстрел, знаю, меток,

Но птица пусть свершает свой полет.

Охотник я. Я знаю толк в приметах:

Кто птицу бьет, тот зверя не убьет,

Георгий Суворов

***

Лохматый хоровод холмов,

Хвои хохлатые папахи,

Да вздохи тихие, как взмахи

Висящих в воздухе орлов.

Я ухожу, суров и тих.

А солнце с неба прямо в ноги.

Петля извилистой дороги

Скользнула из-под ног моих.

Я в заколдованном кругу

Орлов, парящих надо мною...

Нет, не хмелеть такой весною

Не в силах я... я не могу.

Природы бессловесный крик

Поймай и всей душой почувствуй.

В ней нет ни мысли, ни искусства,—

Но в ней источник сил твоих.

Георгий Суворов

***

Пламени и стали гулкий вал

Белизны полянки не измял.

Лишь разведчик, по пути в разведку,

Белую полянку перешел.

Отряхнув сосны зеленой ветку,

Он вдохнул пьянящий запах смол.

И смотрел на лес, неповторимый

В красоте заснеженной своей...

Вот комочком голубого дыма

Белка  пронеслась во мгле ветвей.

Красноперый острокрылый дятел

Весело ударил по коре.

Вспомнились леса, поляны, гати,

Алые туманы на заре,—

Те места, где битвы гулкий вал

Белизны слепящей не измял.

Георгий Суворов

***

Коротка. Короче мига

Эта радужная книга

Снов моих иль просто слов.

Может быть, я просто думал,

Что вдали, в родном краю, мол,

Ты не видишь этих снов.

Может, я томился просто,

Стиснув автомат у моста,

И, полузакрыв глаза,

Вздохи слал родному краю,

Где лилово-голубая

Над рекой висит лоза.

Георгий Суворов

***

Мы тоскуем и скорбим.

Слезы льем от боли.

Черный ворон. Черный дым.

Выжженное поле.

А за гарью, словно снег,

Ландыши без края.

Рухнул наземь человек,—

Приняла родная.

Беспокойная мечта,—

Не сдержать живую.

Землю милую уста

Мертвые целуют.

И уходит тишина...

Ветер бьет крылатый.

Белых ландышей волна

Плещет над солдатом.

Георгий Суворов

***

Леса и степи. Степи и леса.

Тупая сталь зарылась в снег обочин.

Над нами —туч седые паруса,

За нами—дым в огне убитой ночи.

Мы одолели сталь. Мы тьму прошли.

Наш путь вперед победою отмечен.

Старик, как будто вставший из земли,

Навстречу нам свои расправил плечи.

Мы видели, как поднял руку он,

Благословляя нас на бой кровавый.

Мы дальше шли. И ветер с трех сторон

Нам рокотал о незакатной славе.

Георгий Суворов

ЛИЦОМ НА ЗАПАД

Закат, как гребень глухариный,

Над дальним лесом кровь струил.

Я шел широкою долиной

Среди воронок и руин.

Бойцы, уставшие от боя,

За мной плелись едва-едва.

А путь далек и нет покоя.

— Вперед, вперед! Ну, что слова.

Мы молча шли. И вдруг равнина

Открыла нам громаду тел.

Кто уложил их в схватке львиной

На этой голой высоте?

След грозной битвы обозначен.

Но сколько наших было туг?

Красноармеец-автоматчик,

Лицом на запад... На пласту...

А больше? Как мы ни искали,

Один средь черной сотни их.

Кровь, багровея над висками,

Засохла в волосах густых.

И автомат из рук не выпал.

Зажат. Он гору им прошил.

Закат над лесом звезды сыпал,

Сгорая в тягостной тиши.

Покамест кровь в груди кипела,

Пока могла держать рука

Оружия тугое тело,—

Он дрался. Он сражал врага.

И мы... Не говоря ни слова

Поникли над героем мы...

И дали залп, другой. И снова

В дорогу до прихода тьмы.

Покамест силы не упали,

Покамест автомат в руке,

Идти вперед, недосыпая,

В зловещем отблеске ракет.

И мы брели. И вечер сыпал

Нам на дорогу бурю звезд.

Качаясь на болотной зыби

Мы шли, сгибаясь, в полурост.

Когда ж закат сгорел оранжев,

Долина мглой заволоклась,—

А это наступило раньше,

Чем ожидал любой из нас,—

Мы на немецкий штаб напали

И разгромили гарнизон.

А в сущности ведь мы не спали

Неделю... И какой туг сон...

Георгий Суворов

***

Когда-нибудь, уйдя в ночное

С гривастым табуном коней,

Я вспомню время боевое

Бездомной юности моей.

Вот так же рдели ночь за ночью,

Кочуя с берегов Невы,

Костры привалов, словно очи

В ночи блуждающей совы.

Я вспомню миг, когда впервые,

Как миру светлые дары,

Летучим роем золотые

За Нарву перешли костры.

И мы тогда сказали: слава

Неугасима на века.

Я вспомню эти дни по праву

С суровостью сибиряка.

Георгий Суворов

***

Еще на зорях черный  дым клубится

Над развороченным твоим жильем.

И падает обугленная птица,

Настигнутая бешеным огнем.

Еще ночами белыми нам снятся,

Как вестники потерянной любви,

Живые горы голубых акации

И в них восторженные соловьи.

Еще война. Но мы упрямо верим,

Что будет день,— мы выпьем боль до дна.

Широкий мир нам вновь раскроет двери,

С рассветом новым встанет тишина.

Последний враг. Последний меткий выстрел.

И первый проблеск утра, как стекло.

Мой милый друг, а все-таки, как быстро,

Как быстро наше время протекло.

В воспоминаньях мы тужить не будем.

Зачем туманить грустью ясность дней.

Свой добрый век мы прожили, как люди,

И для людей.

 

Источник: Победа: Поэты о подвиге Ленинграда в Великой Отечественной войне./ Сост. Б.Г. Друян; ред. Коллегия М.А. Дудин, С.С. Орлов, В.А. Рождественский, Н.С. Тихонов. – Л.: Лениздат, 1970. – 560с. – с.414-417

Георгий Суворов

МЕСТЬ

Мы стали молчаливы и суровы.

Но это не поставят нам в вину.

Без слова мы уходим на войну

И умираем на войне без слова.

Всю нашего молчанья глубину,

Всю глубину характера крутого

Поймут как скорбь по жизни светлой, новой,

Как боль за дорогую нам страну.

Поймут как вздох о дорогом рассвете,

Как ненависть при виде вражьих стад...

Поймут — и молчаливость нам простят.

Простят, услышав, как за нас ответят

Орудия, винтовки, сталь и медь,

Сурово выговаривая слово: «Месть!» <1943>

Георгий Суворов

***

Капитану Строилову

Спуская лодки на Неву, мы знали,

Что немцы будут бить из темноты,

Что грудью утолим мы голод стали

И обагрим свинцовых волн хребты,

Что будут жадно резать пулеметы

Струею алой злую стену тьмы...

Мы это твердо знали, оттого-то

За левый берег зацепились мы.

И, оттеснив врага от волн полночных,

Мы завязали с ним гранатный бой.

Мы твердо знали. Да. Мы знали точно —

Победу нам дает лишь кровь и боль. <1943>

Суворов Георгий Кузьмич - (р. 19.04.1919, с. Краснотуранское, Красноярского кр. - 13.02.1944, г. Сланцы, Эстония).
Поэт, посмертно принят в чл. Союза писателей СССР. После окончания Абаканского педагогического училища работал учителем в с. Бондарево Бейского р-на Хакасии. Увлекался фольклором, писал стихи, пьесы. В 1939 поступил в Красноярский педагогический институт, занимался в литературном объединении при газете «Красноярский рабочий». Со второго курса был призван на срочную воен. службу в г. Омске. Будучи курсантом Омскою военного училища, продолжал заниматься литературным творчеством. Живший тогда в г. Омске поэт Л. Мартынов заметил и поддержал начинающего поэта. Он безошибочно определил истоки молодого таланта. Это органичная связь с родной землей и ее людьми, рядом с которыми рос и мужал этот человек нелегкой судьбы.

На фронте с сентября 1941, был в Панфиловской дивизии, защищал Москву и Ленинград, был ранен. С 1942 гвардии лейтенант, комсорг взвода бронебойщиков. Одновременно работал в дивизионной газете «За Родину». В 1943 в журнале «Звезда» и «Ленинград» появились подборки его стихов. Тысячи строк стихов были посвящены фронтовым будням, беззаветному мужеству рядовых бойцов, командиров и комиссаров. Особое волнение вызывает первая, небольшая по объему, книжечка (38 стихотворений), изданная посмертно в 1944 - «Слово солдата», автор которой в 1968 был удостоен мемориальной медали конкурса им. Николая Островского посмертно.

Характерной особенностью авторской индивидуальности поэта-бойца является устойчивое стремление соотнести, казалось бы, несовместимое: кровь, дым и смерть «труднейших дорог» войны с живописными образами большой и малой Родины.

Николай Тихонов

СЛОВО О ДРУГЕ

У него было открытое, мужественное лицо, чуть прищуренные веселые глаза с огоньком, маленькие усики, крепкий фронтовой загар. Он весь дышал молодостью свежих, широких пространств. Он пришел на Неву из далекой Хакассии, с берегов голубого Абакана. Движения его были уверенные и ловкие, он как будто был сделан из красноватого металла, такая закалка чувствовалась в сильных руках и широких плечах. У него была сильная воля и открытая душа. Когда осколок вражеской мины под Ельней вонзился ему в грудь, он сам вырвал его, стиснув зубы, чтобы не застонать.

Он любил глубокой любовью свой далекий сибирский край, любил рассказывать про кедровые леса, про скалы над быстрой рекой, про охотничьи тропы, про охотников и золотоискателей. Он никогда не видел Ленинграда. Война привела его в окопы под городом, о котором он знал только из книг, из стихов, которые любил до страсти. Его полевая сумка была переполнена стихами. Он в разрывах снарядов, в дымных ленинградских ночах, в непрерывных фронтовых перестрелках и схватках искал поэтическое слово. Он писал стихи о чайке, которая кружится среди боя, и борьба птицы, вырывавшейся из смертельного кольца разрывов, напоминала ему о собственной молодости, которую он хотел честно пронести через смертельный огонь к победе.

Он писал о танке, чьи гусеницы были в крови раздавленных врагов — злобных, человеконенавистнических фашистов, для которых не существовало ничего святого. Он писал о том, как бьется в эти суровые, беспощадные дни красноармеец:

Красноармеец бьется так:

Пред ним громады вражьих тел,

Диск автомата опустел...

Встает обрадованный враг.

Красноармеец бьется так:

В подсумке две гранаты есть—

Голов фашистам не унесть!

С землею смешан черный враг.

Красноармеец бьется так:

В руке один клинковый штык,—

С размаху заколол троих!

Четвертый?!— Поднял руки враг!

Он писал о своих командирах славной гвардейской дивизии, о боевых товарищах. Ему жадно хотелось обо всем сказать сразу, сказать, торопясь, как будто он чувствовал, что немного времени ему отпущено. «Из боя в бой, из боя в бой» переходил он, идя к тому последнему рубежу, который оказался смертельным.

Он писал стихи в блиндажах, в окопах, перед атакой, на тех «пятачках», что пристреливались насквозь, в болотах, окутанных пороховой гарью, на отдыхе под соснами, расщепленными осколками бомб и снарядов. У него не было времени отделывать стихи, не было времени думать об отвлеченных темах. Он писал свои строки, как дневник непрерывной борьбы с врагом, писал с предельным волненьем патриота, настоящего сына замечательной Родины, с упорством молодого коммуниста, с жаром подлинного энтузиаста.

Он влюбился в Ленинград горячей юношеской любовью. Он обходил его улицы в редкие дни отпуска с фронта, но и город был городом-фронтом. В нем было столько хорошего, в этом юном сибиряке, стоявшем над Невой в постоянном карауле, столько волнения и нерастраченных сил, столько обещаний.

Он увидел счастье победы. Он гнал фашистов от Ленинграда и смерть (могла остановить его только на далекой Нарове, в предверьи Советской Эстонии. Ленинград был уже вне битвы. Если бы не трагическая гибель, Георгий Суворов, бесстрашный воин, пламенный поэт, дошел бы до Берлина и вернулся с новыми стихами, которые, несомненно, свидетельствовали бы о росте его светлого и искреннего таланта,

В его неокрепших, сырых, вспененных строках жил этот настоящий большой поэтический талант. Я никогда не забуду редких вечеров, когда в полутемной квартире у меня собирались фронтовики-поэты, и мы читали стихи и говорили о том, как все кончится нашей великой победой и как тогда будет славно писать воспоминания о прожитых боевых днях, как мы снова сойдемся тесной семьей, молодые и старые поэты в послевоенном Ленинграде.

Потом Георгий Суворов снова уходил на передовые в темный предрассветный час. Таким я видел его последний раз, когда часть его перебрасывали на новое направление, перед началом решающего сражения, разгрома фашистов под Ленинградом. Он хотел, чтобы его книга стихов названа была «Слово солдата». Так она и азывается, только он ее не увидел. Так он хотел назвать ее потому, что был настоящий солдат. Он нарочно взял на себя особую задачу. Он был командиром взвода бронебойщиков. Ему хотелось самого опасного и трудного, потому что он не боялся опасностей. Он смело смотрел в лицо смерти. Он участвовал во множестве боев. В душе у него было сложное чувство ощущения близкой победы, конца войны и предчувствие трагического своего конца. Он писал:

Еще война. Но мы упрямо верим,

Что будет день — мы выпьем боль до дна:

Широкий мир нам вновь откроет двери,

С рассветом новым встанет тишина.

Последний враг. Последний меткий выстрел,

И первый проблеск утра, как стекло.

Мой милый друг, а все-таки, как быстро,

Как быстро наше время протекло!

Но не только этим жаром подвига и боевым служением Родине проникнуты его стихи. В них, в тех стихах, которые написаны до войны, мы ощущаем дыханье абаканских лесов, прохладу горных вод. тружеников земли—мы видим пейзажи, написанные рукой талантливого художника, мы слышим первые слова о тех чудесах родной земли, о которых он не успел рассказать до конца. Мы, его ленинградские друзья, его фронтовые товарищи, благодарны ему за то, что в самые трудные дни звучал его поэтический голос, радуя нас, и мы всегда не могли без чувства восхищения смотреть на него — сильного, смелого, красивого сына нашей Родины, бесстрашно поющего свои песни перед лицом смерти, перед дыханьем огненного урагана. Он вставал перед нами из туманов болотных дзотов и порохового дыма веселый и гордый своей молодостью, своей верой в прекрасное наше будущее.

Такой он был! Мы сохраним его стихи, как память об ушедшем от нас молодом нашем друге, славном воине, прекрасном человеке, талантливом поэте, который успел только сказать свои первые слова, но и по ним мы уже могли узнать, как много он бы сказал нам, если бы остался жив. В нем погиб многообещающий поэт, рожденный в самом огне великого испытания, и выдержавший это испытание с честью!

Сочинения:

• Слово солдата: Стихи. - Л., 1944;
• Звезда, сгоревшая в ночи. — Новосибирск, 1970;
• Соколиная песня: Стихи и письма поэта, воспоминания о нем. - М., 1972.
• Тихонов Н. Георгий Суворов//В боевом строю. - Новосибирск, 1954;
• Шленская Г.М. Рядовой истории//Енисей. — 1983. — №5;
• Суворов Георгий Кузьмич//Писатели Восточной Сибири. - Иркутск, 1983. Вып. 2. 4.1;
• Библиографический справочник «Писатели Хакасии»/ Сост. А.Г. Вычужанина. - Абакан. 2000